БИБЛИОТЕКА МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ

(том 15)

Сергей Тимофеевич Аксаков

ДЕТСКИЕ ГОДЫ БАГРОВА-ВНУКА

Повесть

*

Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

ДЕТСТВО ТЕМЫ

Повесть

*

Константин Михайлович Станюкович

Рассказы

*

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Рассказы

Становление человека

«Жизнь человека в дитяти» — так С. Т. Аксаков, завершая работу над книгой «Детские годы Багрова-внука», сформулировал ее тему. А издавая книгу в 1858 году, он предпослал ей более развернутое определение темы и проблемы. Рассказы Багрова-внука, писал Аксаков, «представляют довольно полную историю дитяти, жизнь человека в детстве, детский мир, созидающийся под влиянием ежедневных новых впечатлений». Эти слова удивительно емко и точно передают своеобразие и других произведений, собранных в этом томе. И Аксаков, и Гарин-Михайловский, и Станюкович, и Мамин-Сибиряк уделяют преимущественное внимание внутреннему миру своих героев, они пристально следят за возникновением и развитием душевных движений, воспроизводя даже самые незначительные из них.

Все эти произведения роднит и та плодоносная художественная нива, на которой они взошли, — гуманистические и реалистические устремления великой русской литературы. Вот почему, передавая историю роста и организации человеческого характера, писатели не замыкают своего героя в его возрастных границах. Он живет в сложных, иногда очень драматичных для него соприкосновениях с миром взрослых. Сопряжение, взаимовлияние этих двух миров — детского и взрослого — таит в себе возможность невосполнимых потерь: свершается подлинная драма, когда взрослые не хотят или не умеют увидеть восходящей рядом с ними новой человеческой жизни во всей ее уникальности и самоценности. Поступки и отношения старших под детским взглядом — чистым, непосредственным, естественно-человеческим — начинают выглядеть странными, зачастую достойными осуждения. С другой стороны, стремление проникнуть в эти поступки и отношения, жажда осмыслить и как-то согласовать их со своими представлениями о должном, о добром изменяют, обогащают детские переживания. Чувства, мысли юного человека наполняются социальным смыслом, что и подготавливает его к равноправному участию в большой, настоящей жизни.

Даже аксаковский Сережа Багров, окруженный заботой самоотверженной матери, не может оставаться только созерцателем мира взрослых. Герои же Гарина-Михайловского и особенно Станюковича и Мамина-Сибиряка только в нем и живут, вынужденные самостоятельно принимать важные, совсем недетские решения. А Прошка, герой рассказа Мамина-Сибиряка «Вертел» (1897), уже в свои двенадцать лет выполняет работу, непосильную и для мужчины. Более того, среди произведений Станюковича и Мамина-Сибиряка (в основном 1880—90-х годов), помещенных в этом томе, есть и такие, где рассказывается только о взрослых людях. Станюкович знакомит в них читателя с нелегкой морской службой, а Мамин-Сибиряк и затерянное в снежных просторах зимовье изображает социальным «материком», где царит несправедливость и бесправие.

В своей совокупности произведения, собранные в этой книге, повествуют о становлении человека, о тех главных, важнейших испытаниях, которые предлагает ему жизнь. Взрослеющий, мужающий человек со своим особым событийным и духовным миром, беспрестанно и качественно меняющимся, — главный герой этой книги.

Замысел книги о детстве возник у Сергея Тимофеевича Аксакова в 1854 году. В шуточном стихотворении, написанном на день рождения внучки, он обещает ей прислать через год свою книжку «про весну младую, про цветы полей, про малюток пташек… про лесного Мишку». Но проходит время, и Сергей Тимофеевич сообщает Оле: «…дай бог, чтобы к будущему дню твоего рождения она была готова. Да и книжка выходит совсем не такая, какую я обещал тебе». Она явно перерастала первоначальный замысел: существенно изменились и содержание ее, и цель, и объем. «Я дописываю большую книгу, — читаем в письме Аксакова от 3 мая 1857 года. — Это должно быть (хорошо, если будет) художественным воспроизведением моих детских лет, начиная с третьего до девятого года моей жизни». Так появились «Детские годы Багрова-внука», вначале на страницах журнала, в отрывках, а через год, в 1858 году, отдельной книгой.

А за два года до этого Аксаков выпустил «Воспоминания», в которых он рассказал о своем отрочестве и юности, прошедших в Казани: там он учился в гимназии, откуда поступил в Казанский университет. «Воспоминания» были изданы совместно с «Семейной хроникой» из жизни старшего поколения Багровых. И теперь, когда появилась история детства Аксакова, биография главного героя всех трех книг обрела недостающее хронологическое звено, образовалась художественно-автобиографическая трилогия. В истории русской литературы она заняла место непосредственно рядом с «Детством», «Отрочеством» и «Юностью» Льва Николаевича Толстого.

Внутреннее единство всех трех книг Аксакова сразу почувствовали их первые критики и читатели, хотя от своего лица автор ведет рассказ только в «Воспоминаниях», а в двух других — от имени Багрова. Но внимательный читатель, писал Добролюбов, очень легко убедится «в тождестве Аксакова и Багрова» и найдет много примеров «сходства всего багровского с аксаковским». Добролюбов поэтому считал себя вправе назвать и «Детские годы» воспоминаниями Аксакова, несмотря на специальное «предуведомление» писателя своим читателям, в котором он категорически отрицал тождество между собой, автором, и Багровым- внуком, этим вымышленным рассказчиком.

Но почему же С. Т. Аксаков, повествуя о своем детстве, о жизни своих родных и близких, прибегнул к псевдониму?

Одна из причин, как считает сын писателя Иван Аксаков, — это желание прекратить неприятные для рода Аксаковых и Куроедовых «толки и пересуды», какие могли вызвать книги, прежде всего «Семейная хроника»: на многих ее страницах старшие представители этих семейств выглядят типичными крепостниками. Была еще и причина художественная. И осмысление ее приближает к пониманию широкого смысла сугубо, казалось бы, автобиографического повествования.

Автор, «прикрывшись» именем Багрова, стремился «удержать журнальную критику в пределах чистой литературной оценки выставленных им характеров и типов» (И. С. Аксаков). Он пошел по тому же пути, что и Лев Толстой, озаглавивший свою первую повесть «Детство» и очень недовольный тем, что редакция журнала произвольно изменила заглавие: «История моего детства» противоречит с мыслью сочинения. Кому какое дело до истории моего детства? Ту же цель: придать с самого начала, уже в заглавии, обобщающий смысл своему сочинению — преследовал и Сергей Тимофеевич Аксаков.

К выявлению общезначимого, общеинтересного целеустремлено все повествование. Так, автора в детстве увлекали сказки, надолго овладевая его горячим воображением: «С какою жадностью, с каким ненасытным любопытством читал я эти сказки, и в то же время я знал, что все это выдумка, настоящая сказка, что этого нет на свете и быть не может. Где же скрывается тайна такого очарования?» Эту тайну он видит «в страсти к чудесному, которая, более или менее, врождена всем детям» (подчеркнуто нами. — В.Б.). Так, Сереже понравилось, что купленную его отцом деревушку назвали «Сергеевкой». Это так рано появившееся в нем чувство собственности автор объясняет, а заодно и извиняет также общими свойствами детской психологии.

Но при всей своей целеустремленности к реалистическому обобщению сферой изображения для Аксакова остаются его личные переживания и чувства, «истории» и события из его собственной жизни, из жизни родных, близкого окружения. Один из исследователей (советский литературовед С. Машинский) назвал даже его «едва ли не самым автобиографическим писателем в истории мировой литературы». Это своеобразие Аксакова-писателя определялось особенностями его природного дарования. Сравнивая себя с теми писателями, которые обладают талантом «чистого» творчества, создают вымышленные персонажи, Аксаков считал: «Заменить… действительность вымыслом я не в состоянии. Я пробовал несколько раз писать вымышленные происшествия и вымышленных людей. Выходила совершенная дрянь, и мне самому становилось смешно… Я только передатчик и простой рассказчик: изобретения у меня на волос нет… Я ничего не могу выдумать: к выдуманному у меня не лежит душа, я не могу принимать в нем живого участия».